15.07.2017
Т.К. Чугунов. Деревня на Голгофе. 13. МОГИЛЬНЫЙ РЕЖИМ...
Приобрести книгу в нашем магазине
Три вида преждевременной смерти
Когда дело доходит до откровенности, то сами коммунисты определяют партийный билет, как «продовольственную карточку» или «ордер на жизнь». Это — меткое определение: партбилет — это гарантия «хлебной должности», а без «хлебной должности» в колхозе нет права на жизнь. Беспартийные колхозники, не владеющие «ордером», права на жизнь не имеют: они имеют только право на смерть, на преждевременную смерть..
Преждевременная смерть бывает: медленная, ускоренная или моментальная.
Медленная смерть на колхозной каторге
Первый вид смерти подробно обрисован в предыдущих очерках. Это медленная преждевременная смерть крестьян, как неизбежное следствие колхозной жизни впроголодь и впрохолодь, как результат чрезмерного истощения. Это — смерть, растянувшаяся на полжизни.
Мелкие кражи — путь в лагерь
Обреченные на медленное умирание, голодные колхозники пытаются защищаться от такой мучительной вынужденной смерти мелкими кражами колхозных продуктов.
Однажды мне пришлось наблюдать, как колхозный кладовщик отлучился на минутку, не замкнув склада, а колхозник юркнул в склад и с лихорадочной быстротой успел насыпать себе два кармана зерна.
Но эти мелкие кражи продуктов часто ведут колхозников в лагерь.
{232} Прежде, в доколхозной деревне, о таких «преступлениях», как «воровство колосков» или «кража муки у лошадей», никто не слыхал.
Не только самостоятельный крестьянин был сыт. И батрак был сыт. Поэтому ему и в голову не могла прийти мысль — воровать муку у хозяйских лошадей, которых он кормит. Деревенские ребятишки часто рвали в поле, на ближайших полосах, колоски незрелой ржи и поджаривали их: это было лакомство для детей. Но никто из крестьян это «преступлением» не считал. Детей за это не наказывали и не ругали.
А теперь в социалистическом государстве за это «воровство» осуждают на многолетнее заключение в лагерях. Причем, осуждают «хозяев» этой колхозной земли, которым она будто бы «передана на вечно». Осуждают тех работников, которые своим тяжелым трудом вырастили колхозную ниву.
Теперь земледельцев на много лет отправляют в лагерь за воровство одной корзинки картофеля на колхозном поле.
А в доколхозном селе за такое «воровство» не наказывали, В прежней деревне в предосеннюю пору, будучи в ночном или днем пася лошадей, крестьянские мальчишки любили развести костер и печь картофель. И яркий огонь и печеная картошка доставляли ребятам большое удовольствие. Картофель для этой цели выкапывали на ближайших полосах, то есть, как правило, на чужих полосах. И за это никто ребят не наказывал и не ругал.
А теперь за корзинку картофеля приговаривают к многолетнему заключению в лагере того голодного колхозника, который вырастил этот продукт.
Мелкие кражи часто ведут колхозников в лагерь. А оттуда для многих возврата нет. Для большинства заключенных лагерь — это верная смерть: советский суд дает сроки большие, а условия жизни там ужасные.
— Отправлен в лагерь и сгинул без вести, — часто сообщают колхозники о судьбе своих односельчан.
Так попытка колхозников, воруя продукты, спастись от медленной голодной смерти, приводит многих из них в лагерь, то есть к ускоренной смерти. Колхозники попадают «из огня да в полымя». Получается заколдованный круг...
Руководители жестоко защищают колхозную собственность от всякого посягательства. Для этого у них есть серьезные основания. В благодарность {233} за «продовольственную карточку» они услужливо выполняют приказ хозяина, драконовские законы большевистского правительства. Начальники с остервенелостью цепных псов охраняют колхозные фонды от хлеборобов также и потому, что это — их личные фонды. Ведь их должности являются «хлебными» из-за того, что значительную долю колхозных продуктов они разворовывают сами.
Шемякин суд...
Не менее рьяно деревенские коммунисты охраняют свою власть от всякого на нее посягательства и не менее беспощадно расправляются со всеми недовольными и непослушными колхозниками.
В Болотном произошел такой случай. Председатель сельсовета нанял группу местных плотников-колхозников, обязавшись по договору уплатить им за постройку школы 200 пудов колхозной ржи. Но, когда плотники построили школу, он отказался платить им за работу по договору, а перевел им эту плату на колхозные трудодни, то есть уменьшил эту плату во много раз. Плотники бесконечное число раз приходили к председателю и, предъявляя письменный договор, просили выплатить им заработанный хлеб. А сельский начальник грубо выгонял их из своей канцелярии.
Один из плотников, нервный человек, не выдержал этого издевательства. Он обругал председателя «разбойником» и замахнулся, намереваясь «заехать ему в рыло». Откормленный начальник схватил тщедушного плотника за горло, избил его и выбросил вон из канцелярии. Вышло по пословице: «За мое же жито, та й мене и побито»...
Но этим дело не ограничилось. В назидание всем строптивым колхозникам, плотника арестовали и «сварганили» громкое дело: «о террористическом покушении врага народа на ответственного советского руководителя во время исполнения служебных обязанностей»... Бедный «террорист» был приговорен советским Шемякиным судом к пятилетнему тюремному заключению...
«Большевистская бдительность»...
Но коммунисты беспощадно расправляются с колхозниками не только за попытку нападения. Они наказывают даже за малейшие проявления недовольства властью, шпионя среди беспартийных.
{234} В отплату за «хлебные должности» деревенские коммунисты необычайно усердно проявляют свою «большевистскую бдительность», донося органам НКВД, через свои партийно-комсомольские организации, по каждому поводу, часто совершенно пустяковому.
Местные милиционеры всячески поощряют такое доносительство об «антисоветских разговорах».
— Меня вчера задержала на базаре милиция, черт бы ее побрал! — ругнулась баба, рассказывая свои приключения в городе.
— Ой, и плохо, ах, и тяжко живется теперь на свете! — вздохнула колхозница, беседуя с соседкой.
— Колхозы не вечны, — сказал один крестьянин. — Прежде их не было. Наступит время, когда их опять не будет.
Эти разговоры были подслушаны «бдительными» деревенскими коммунистами. В результате — доносы в райком партии об «антисоветских настроениях». Оттуда — распоряжение начальнику районного отделения НКВД. В НКВД — дела «об антисоветской и антиколхозной пропаганде», аресты и ссылки.
Один колхозник чуть не попал в лагерь... за сновидение!...
Он рассказал своим односельчанам сон. Во сне он видел, как на небе появились Гитлер и Маркс и схватились драться. «В этой драке им обоим здорово досталось: у одного был вырван чуб, а у другого сильно пострадала борода»... Комсомолец настрочил донос. Милиционер произвел допрос колхозника, «сварганил дельце» и уже готовился арестовать мужика-колхозника за «хитрую контрреволюционную пропаганду, замаскированную антимарксистским сном»... Несомненно, быть бы незадачливому сновидцу в лагере да вспыхнувшая советско-германская война помешала этому: сон оказался пророческим...
Большевистские опричники
Одного учителя-партийца беспартийные коллеги упрекали за донос по поводу «антисоветского разговора». А он оправдывался тем, что в этом случае он не мог промолчать: этот антисоветский разговор слышали комсомольцы и донесли. За умолчание он был бы немедленно исключен из партии. Ведь Центральный Комитет партии издал специальный строжайший приказ о том, что все коммунисты, под угрозой немедленного исключения из партии и комсомола, обязаны систематически {235} доносить об антисоветских настроениях беспартийных, о каждом антисоветском разговоре. Каждый коммунист обязан контролировать «большевистскую бдительность» другого.
Таким образом, роль деревенских коммунистов не ограничивается только ролью «погонялыциков» на колхозной работе и «выжималь-щиков» непосильных налогов у голодных людей. Они обязаны также быть бдительными шпионами, большевистскими ищейками в среде беспартийных...
В отплату за «хлебные должности» они обязаны выполнять роль беспощадных опричников жестокого большевистского правительства, которое отправляет колхозников в лагерь и за «колоски», и за «намерения», и за «антисоветские разговорчики», и даже за «антимарксистский сон»...
Каждый третий домохозяин — репрессированный
Как-то в беседе один местный колхозник подсчитал, сколько жителей Болотного за 24 года революции, от 1917 до 1941 года, главным образом, за годы колхозной жизни, были отправлены в лагери и тюрьмы. Таких оказалось в селе около 40 человек на 130 дворов, то-есть треть домохозяев села...
А до революции, за полустолетие, которое местные старики помнили, только два односельчанина сидели один месяц в тюрьме, за воровство: они украли лыки у ночевавшего в селе обоза.
В свете этих данных так убедительно звучит анекдот. В огромной, всеохватывающей советской анкете есть, конечно, вопрос: «Были ли Вы при советской власти в лагере или тюрьме?» Не хватает только дополнения к нему: «А если нет, то почему?»...
В тюрьмах и лагерях жизнь еще более тяжелая, чем в колхозах. Там подготовляется смерть ускоренная. Многие колхозники из лагерей не вернулись. Другие вернулись, но после лагеря прожили недолго.
Смерть моментальная
Моментальная смерть тоже нередка среди колхозников. Как правило это — смерть от безграничного произвола большевистских властей. От безграничного произвола самодуров гибли люди от голода {236} в годы коллективизации. Из-за этого же погибли отходники-самоубийцы. По той же причине люди гибли и позже, в годы «нормальной» колхозной жизни.
«.Огрызнувшийся дезертир»
Колхозники Болотного рассказывали: в соседней деревне в первые месяцы советско-германской войны произошел такой случай. Молодой колхозник-красноармеец, после того, как его воинская часть была окружена и взята в плен немцами, совсем недалеко от его родной деревни, — выскользнул из окружения и пришел домой. Узнав об этом, чиновник районного НКВД арестовал «дезертира» и повел его в город, в котором еще сохранялась советская власть. В пути энкаведист ругал арестованного красноармейца за «дезертирство» и давал ему строгое наставление:
— Не бежать домой, на печку, хотя бы и на один день. А немедленно вступать в другую воинскую часть Красной армии и бороться за советское отечество до последнего своего дыхания!...
Красноармеец ответил энкаведисту:
— Коммунисты гонят на фронт беспартийных, чтобы защищать свою власть. А сами сидят в тылу и воюют с бабами...
Этот упрек попал не бровь, а в глаз чекисту. Не выдержало этого ретивое сердце большевистского опричника. Он тут же застрелил арестованного, своего односельчанина и школьного товарища...
И даже хвастался потом своим «геройским» поступком.
— Такая решительная расправа будет учинена со всеми противниками советской власти, со всякими критиканами!...
Так погиб «огрызнувшийся дезертир»...
Гибель на «трудовом фронте»
Погубить колхозников самодуры-начальники легко могут и на «трудовом посту», в колхозной обыденщине.
Вот, например, другой случай, который произошел в селе. Председатель посылает колхозников зимою в город, за 15 километров, привезти семенной фонд из районного склада. Погода была плохая, метель начиналась. Колхозники просили своего начальника {237} отложить поездку: погода опасная, а времени до посевной кампании еще очень много. Но властолюбивый начальник накричал на «злостных саботажников» и настоял на своем.
Люди подчинились, поехали.
День и ночь бушевала вьюга.
Домой колхозники не вернулись.
А утром, на второй день, родные отправились на розыски и нашли их в поле, недалеко от села, замерзшими. Метель замела дороги. Люди заблудились, застряли в сугробах снега и, плохо одетые и истощенные, замерзли... Замерзли все шесть подводчиков. Лошади выжили, а люди погибли.
Из-за большого самодурства маленького чиновника погибло шесть человек, осталось шесть вдов и дюжина сирот... Говорят, что для поездки начальник выбрал колхозников, которых он особенно не любил... .
Ни один волос не упал с головы начальника-самодура, погубившего столько людей. Вот, если бы погибли колхозные лошади, тогда его судили бы за «вредительство». А за людей... за погубленных людей в стране «социалистического гуманизма» начальники не отвечают...
Родственники погибших никуда не жаловались. Они, на основе многолетнего опыта, хорошо знали, что в «самом демократическом государстве мира» жаловаться некуда... Везде такой же произвол, от глухой деревни до столицы. Повсюду такие же начальники, от сельского до «мирового»...
Наказание за колоски и за убийство
Впрочем, бывали и суды за убийство людей самодурами, если виновником оказывалась мелкая беспартийная сошка.
Один шофер, служащий райисполкома, рассказывал: как-то, будучи совершенно пьяным, он на грузовике «мчался как угорелый», «хотел попугать баб», налетел в деревне на толпу колхозниц и «раздавил трех баб сразу»...
Шофер рассказывал об этом со смехом, как об очень забавном приключении... Духом бесшабашного произвола и безграничного пренебрежения к людям прониклись не только большевистские начальники, но и их челядь. {238} Родные погибших пожаловались, был суд. Шофер-убийца был приговорен к шести месяцам принудительных работ, без тюремного заключения и с выполнением работ по месту службы. Фактически «наказание» свелось только к штрафу: к отчислению 25% полугодичного жалованья в пользу государства.
Таким образом, в коммунистическом государстве за двадцатиминутное опоздание на работу и за убийство трех людей наказание одинаковое...
За горсть колосков с колхозного поля советский суд карает голодного хлебороба неизмеримо строже (многолетним заключением в лагере!), чем бандита-самодура за убийство трех людей...
В Советском Союзе такой «правопорядок» называется: «советская законность», «правопорядок социалистического гуманизма»...
Право на жизнь и «право на смерть»...
При таком «социалистическом правопорядке» основная масса колхозников уже от самого рождения приговорена к медленной голодной смерти — в колхозе.
Другие, в более позднем возрасте, приговариваются к ускоренной смерти — в лагерях.
А все вынуждены еще видеть над своей головой Дамоклов меч моментальной насильственной смерти, ожидая ее каждый день от любого, даже самого маленького, разбойника-самодура.
Установивши в стране режим неслыханного террора и организовавши экономическую систему невиданного голода, раздавая только избранным «ордера на жизнь» и на «хлебные должности» в коммунистическом государстве, — кремлевские владыки создали для себя главную опору: партию коммунистического чиновничества, армию опричников большевистского правительства.
Коммунистические чиновники, владея неограниченной властью и монопольно распоряжаясь государственным имуществом в стране голода и террора, приобретают, таким образом, не только «право на жизнь», но и «право на смерть». Это — «право на чужую смерть», право на убийство, открытое или замаскированное.
Применяя по отношению к беспартийной массе колхозников три категории смерти — моментальную, ускоренную или медленную, — {239} они осуществляют это свое чудовищное «право» и терроризируют колхозников.
Терроризируя колхозников, коммунисты добиваются от них строгого выполнения тех задач, которые большевистское правительство ставит перед земледельцами:
— Работать на колхозной барщине без отлынивания!
— Выплачивать государству огромные налоги и займы, отдавать ему все, до последнего куска хлеба!
— Соблюдать большевистское «табу», то есть абсолютную неприкосновенность социалистической собственности, колхозных и государственных (общепартийных) фондов!
Но прежде всего коммунисты с беспощадной жестокостью добиваются от населения повиновения большевистскому государству и его чиновникам. Они требуют от народа повиновения злейшему его врагу — коммунистической партии, советскому антинародному правительству.
Причем, всеми мерами добиваются от населения абсолютного, беспрекословного повиновения: без единого слова возражения, протеста или критики. Вырвавшийся вздох («ой, тяжело живется!») коммунистические тираны считают политическим протестом, неугодное сновидение — нетерпимой критикой...
Раболепие, молчание, послушание, угодничество — возводится во всеобщий абсолютный закон социалистического строя, ставится во главе «советских добродетелей».
Немая жизнь и рыбья смерть...
Богатейшую, красочную речь русского народа большевистские унтеры Пришибеевы стараются свести к убогому советскому словарю, кратчайшему в мире: «приветствуем мудрого», «выполним на сто!»...
Коммунистические Держиморды стремятся превратить говорливую деревню в немую.
Советские Юпитеры расценивают свободное правдивое слово, как своего злейшего врага. Они знают свою неправоту и боятся правдивого слова. Справедливое слово приводит к единодушию и к организованным действиям. Инакомыслие, критическое слово — признаки потенциального, «несдавшегося» врага. А «если враг не сдается — его надо {240} уничтожить», — таков закон террористического большевистского государства.
И поэтому постоянные приказы из центра: о «большевистской бдительности», о партийно-комсомольском шпионаже. Указы и приказы:
«Тащить и не пущать!..» Коммунистические руководители хотят выловить каждое справедливое, критическое слово и задушить его, вместе с его носителем.
Так коммунистические Пришибеевы устанавливают в колхозной деревне рыбье молчание, могильный правопорядок, режим смерти.
Даже умирать колхозники вынуждены молча, без протеста, по-рыбьи...
Умирать — и не сметь шагу ступить для своего спасения...
Умирать — и не сметь пальцем пошевелить для своей защиты... .
Умирать — и не проронить слова протеста, не вздохнуть громко...
— Не пищать, даже умирая!.. — таков краеугольный камень могильно-большевистского правопорядка, коммунистической тирании.
Не владея самым элементарным правом — на жизнь, — колхозники зато владеют всей полнотой «права на смерть»...
Террористическое большевистское государство, Государство-Дракон, предоставило колхозникам только одно «право» — на вынужденную смерть: вынужденно-преждевременную, вынужденно-беззвучную, смерть без протеста, немую, рыбью смерть...
Во многих государствах власть управляет своими подчиненными «методом кнута и пряника». Но большевистское террористическое правительство расценивает этот метод, как детскую забаву. Организовав режим смерти, оно орудует не кнутом и пряником, а жизнью и смертью своих подданных.
Так Государство-Дракон посредством террора и страха смерти старается превратить колхозную деревню в некрасовскую «деревню Столбняки, уезда Недыханъева, Испуганной Империи»...
