14.07.2017
Гитана–Мария Баталова. Печорин на сцене Большого театра
Нынешняя весна принесла нам серьезные испытания и печали, вытеснив из памяти и сердца всё прекрасное и трогательное, что привносит в нашу жизнь театр, а именно балет. Меня не обошли стороной слухи о создании и премьере балета «Герой нашего времени», пробудив в душе сострадание к Михаилу Юрьевичу Лермонтову. Я возвращаюсь к его стихам, когда находит на меня необъяснимая грусть. С этой повестью я познакомилась лет в десять и совершенно странно. Отец тогда писал сценарий радиоспектакля по этой повести, и часто он сажал меня возле себя. Пересказывал роман, просил меня читать - диктовать ему. Он записывал, затем читал. Получалось как-то живо… И пространство вокруг героев оживало. Спустя некоторое время тот мир ожил. Шумы, скрип колес по камням, шуршания юбок - весь свет Кавказа из радиоприемника выплескивался в мою комнату. И даже когда я читала и много раз перечитывала этот роман, пред моим взором представала эпоха Пушкина, Тургенева, Лермонтова. Мне не хотелось идти на балет «Герой нашего времени», ибо опасалась неприятия. Многие современные постановки во мне пробуждают отторжение.
Мои отказы, отговорки ни матушка, ни приятельница не слышали. Мне всегда стыдно во время Поста пышно и ярко наряжаться, и по совету матушки надела бархатный костюм с длинной, чуть расклешенной юбкой, гранатовые серьги и серебряный браслет. День был – «пробуждение к жизни». Благовещенье, и погода одарила большую часть России летним теплом. Ни одна туча за весь день не сокрыла от людей солнце. Я вышла из дома в одном костюме. Воздух был теплым и необычайно мягким.
Ведать не ведаю почему, но мы добрались до филиала Большого весьма скоро. Его массивные двери были ещё закрыты. Мы этому несказанно обрадовались, ибо могли в планшете прочесть об этом спектакле. Приятельница открыла свой планшет и по моей просьбе нашла Илью Демуцкого. К моему изумлению, это оказался ещё молодой человек 35-ти лет. Он окончил Хоровое училище им. М.И. Глинки и Санкт-Петербургскую консерваторию им. Н.А. Римского-Корсакова.
Хореограф спектакля Юрий Посохов для меня новый человек в мире балета. Должна с сожалением признаться в том, что не видела ни одного спектакля этого режиссера. Зато слышала о нем различные суждения. Поэтому я вошла в театр без ожиданий и предвкушений.
В нижнем фойе, непонятно откуда, к нам подошла контролерша. Вежливо поздоровавшись с нами, она посмотрела наши билеты: места у нас были за пятнадцатым рядом; в партере покатый пол, и если тормоза откроются... Она попросила нас подождать и отошла куда-то. Прошло, наверно, две-три минуты… вернулась, провела нас до лифта.
В дверях партера стояла высокая, крепкая служительница. Она уныло оглядела нас и молча впустила.
Зал был уже освещен хрустальной люстрой – грушей. В оркестровой яме настраивался оркестр. Совершенно внезапно охватила грусть-тоска… Обрывки мелодий, излетавшие из оркестра, были какими-то чужими, артисты незнакомые мне. Было ощущение чужого мира. Публика стала постепенно заполнять зал, рассаживаться по местам.
Меня порадовало, что многие сударыни и женщины почтенного возраста пришли в скромных, но вечерних одеждах.
Балетный спектакль начался для меня совершенно неожиданно. Вышел дирижер. Поклонился публике, повернулся к оркестру и вдруг опустил руки. И в зале зазвучал мужской, безразличный ко всему, голос Печорина. Он вспоминал Беллу, юную и красивую девушку, в которую был влюблен. Разлетелся занавес, открывая большой, четырехугольный помост. На этом же помосте валяются какие-то вещи, покрывало.
Задник и левая «стена дома» были «сложены» из больших камней. Это боковая стена перемещалась, изменяя пространство. В одной из сцен ее выдвигали наискосок. В верхней части отворялись дверцы, и на балконе «минарета» пел молитвы имам. На четырехугольном помосте были разбросаны одеяло, какие-то тряпки и подушки, скомканные простыни.
По помосту в задумчивости ходит молодой человек в мундире, чем-то озабоченный. Я мгновенно по дерзким и изящным движениям и жестам узнала Григория Печорина (Дэвид Мота Соарес) в новелле «Бэла». Первые две минуты моё сознание противилось принимать «рубленую» пластику, гимнастический язык, но спустя пару минут меня увлекло откровение одинокого молодого человека. Он томился от своей безответной любви, и «прорвалась» его душа. По каким-то движениям - «репликам» мне, как близкому человеку, было ясно, что он - искренний человек. А с другой - высокомерный. Воспоминания Печорина о Бэле начинаются, как только он выходит из дома - уходит за кулисы.
Освещение изменяется, в музыку вплетаются кавказские мотивы… У меня на глазах сцена превращается в жилище Печорина; выдвигается помост, на котором стоит женщина в черном. И вдруг начинает петь… и перед ней лежит что-то свернутое. Первые секунды мной владело недоумение; не понимала, что происходит. И Печорин медленно прохаживался в стороне.
В какой-то момент на левой стене растворились створки окна. Появился имам в темно-зеленом бархатном одеянии и изумрудной чалме. Пел. Вышли горцы в черных кафтанах, в черных шапках, длинноногие. Исполняли танцевальные па красиво, слажено, так что у меня дыхание замерло. На Кавказе обычай хранить девушек в одеянии наподобие длинного покрывала. Это произошло столь изящно и стремительно, будто по взмаху волшебной палочки: сомкнулись на несколько мгновений джигиты, а когда они разбежались, в глубине сцены стояло изящное, тонкое совершенство - Бэла (Мария Виноградова) в полувоздушном розовом одеянии. Печорин присматривался к ней, заговаривал, это были необычайно красивые и понятные движение. Но лишь они недозволительно близко подходили друг другу, мужчины их разводили. В эти секунды Григорий Печорин с горькой досадой отбегает. Повторялось это несколько раз. Бэла тянется к нему, взывает. В эти минуты мне как зрителю чувствовалась бесприютность и тоска их друг без друга…
К сожалению, не помню, обвенчали их, или нет, но незабываемо, с какой ревностью схватил Григорий своё сокровище в охапку и унес к себе.
Освещение становится более теплым, будто свет исходит от масляного светильника. На деревянном помосте-лежанке Печорин разворачивает Бэлу. Успокаивает ее. Это пронизано было заботой, преданностью, трепетностью. Полу-пантомима, полу-танец. Бэла дичилась Печорина и в то же время слушалась его, подчинялась ему. Она старалась общаться с ним на его «языке», но проскальзывало восточное преклонение перед мужчиной, любимым мужчиной.
Он был очарован, увлечен ею, однако у Григории с Бэлой не было одних представлений о жизни. Он воспринимал красивую девушку как некое существо для ублажения жизни. Печорин любил Бэлу, но любил не душой. Ему не удавалось услышать, почувствовать в ней «подругу», «собеседницу». Возвращаясь каждый вечер со службы, он заставал Бэлу замученной, растерянной. Как и в повести, юная и кроткая жена сидела дни напролет дома, не смея выйти из него. Танец ее какой-то тягучий... Она - беспечная, доверчивая потерялась в доме Печорина. В движениях и жестах Бэлы проскальзывало непонимание того, что происходит, растерянность и настороженность. Ей хотелось служить любимому, о чем Бэла и мечтала. И в то же время ее гнетет, душит одиночество. Это всё я видела, читала в простых движениях, позах.
В этом спектакле ясно, просто и возвышенно показана трагедия любви двух разных миров - разных людей. Они как бы желают, мечтают, стремятся к абсолютному счастью, хотят слиться и душевно, и духовно… почти совпадают… но их «интонации» – манера движения, постановка рук, стана, поддержки говорят зрителю о том, что они разные. Со стороны всё было видно и ясно… чуть-чуть по-иному, думала, переживала я, как соучастница. Такой незамутненной искренностью было пронизано все адажио и вариации каждого из них, что я поняла молодого Печорина, его высокомерность, презрение и пренебрежение к женщинам, к любимым женщинам… Он опасался, по моему мнению, непреодолимой пропасти между любимой женщиной и собой. Мне было понятно к концу адажио, что для Печорина Бэла обратилась в «ярмо», когда в его движениях стало проскальзывать что-то похожее на отчуждение. Он пытался Бэлу удержать, но во всех его попытках не было сострадание и любви, даже проскальзывало некое неприятие. Эта почти незаметная черта - может быть, постановка головы или перемена в осанке, или изменение в движениях, открыло мне, зрителю, иного человека. Печорин забыл сострадание. В нем ни одна жилка не дрогнула, не сжалась. Он не метнулся к безжизненному телу Бэлы. Над ней хлопотали женщины под пения плакальщиц. А Печорин неторопливо, даже как-то скучно надел мундир, взял свой ранец и ушел. Первая часть завершилась.
Антракт тянулся и тянулся. Наконец, мягко погас свет, и осветилась оркестровая яма. В музыке слышались какие-то прежние мотивы, может, тема Печорина, но в нее были вплетены, как мне показалось, еврейские мотивы. И Печорин уныло, с неприязнью рассказывал, как добрался до приморского захолустного городка Тамани; как его поселили в старую избушку на окраине города, на высоком берегу. И хозяйка - старая, почти глухая женщина, с которой живет дочь и слепой. Раскрылся занавес, и первое, что предстало перед нами - громоздкий пирс на толстых сваях. Он тянулся вдоль задника, на толстых, потемневших и от морской воды, и от времени сваях. В глубине, на море отражались то солнечные лучи, то в ночное время - луна. У мостков брошена настоящая старая некрашеная лодка. Секунд десять, когда открылась сцена, мной владела неприязнь; по обеим сторонам кулис вознеслись металлические леса. Вспомнила описание в повести у М.Лермонтова: «Полный месяц светил на камышовую крышу и белые стены моего нового жилища; на дворе, обведенном оградой из булыжника, стояла избочась другая лачужка, менее и древнее первой. Берег обрывом спускался к морю почти у самых стен ее, и внизу с беспрерывным ропотом плескались темно-синие волны. Луна тихо смотрела на беспокойную, но покорную ей стихию, и я мог различить при свете ее, далеко от берега, два корабля, которых черные снасти, подобно паутине, неподвижно рисовались на бледной черте небосклона.»
Верно, то самое место - жилище старухи и ее внуков - мальчика и старшей внучки Ундины. Сцена осветилась из первых кулис золотисто-желтым светом, и мне предстал тот песчаный, полузаброшенный берег Тамани, где стояла изба старухи Янки (Антон Савичев), и заходящее за горы солнце. Властная старуха гоняла живших с ней слепого мальчика лет четырнадцати и светло-русую девушку Ундину. Почему-то старуха вовсе не была похожа на очень толстую и отекшую бабку - одесситку с взбитыми волосами, в штапельном, полинявшем халате и растоптанных шлепанцах \ дутая кукла - маска \. Она напоминала мне «покровительницу», которая имела не малую власть в округе.
Я рассеянно читала программку, полагая, что героя исполняет все тот же Дэвид Мота Соарес. И когда спустился со «склона» высокий, длинноногий молодой человек в белоснежной рубашке, темных брюках с лампасами, с вещмешком в руках, в первые мгновения я растерялась - почему Печорина заменили? Мне показалось, что это кто-то из комендантов. Объяснения нашла в своей памяти, будучи уже дома. «Герой нашего времени» - путевые записки, и часто события, изложенные в них, не связаны между собой, между ними проходит полгода, а то и больше. И необходимо помнить, что время изменяет характер и нрав человека. Это подвигло, как мне думается, К. Серебренникова и Ю. Посохова пригласить на одну партию трех разных по облику артистов. И когда «с кручи» сошел Печорин (Артём Белявский), я заметила в нем перемену: более безразличен; в его движениях, жестах я ощущала что-то, напоминающие высокомерие.
В приграничном городке Тамань изнуряющей службы не было. В продолжение всего этого акта Печорин ни разу не надел мундира. Волей-неволей свербил меня вопрос: патриот ли он? Забавно звучит, но Печорин полдня проводил дома, изнывая от скуки. Ему с первого взгляда не понравились старуха и мальчик (Илья Артамонов), притворявшийся при «чужих» слепым. И первый раз Печорин на это попался; тот обронил что-то, и он поднял с земли и подал ему. У «слепого» была торжествующая улыбка: он – «холоп» – унизил «господина», принудив «склониться» ниц перед ним. И Печорин в растерянности отпрянул, а не возмутился. Для этого требуется не мещанское воспитание. И в две-три мизансцены показывают, как Печорин убеждается в том, что «слепец» зрячий. В движениях Печорина я ощущала благородное достоинство, это смотрелось красиво.
Меня порадовало, что и режиссер, и хореограф не доказывали и не показывали взаимную любовь Печорина и Ундины, ибо ее в этой повести нет. В спектакле, возможно, мне это показалось, их отношения переиначили.
Ундина (Юлия Гребенщикова) была чуткая, непосредственная и манящая, Печорина влекло к ней… Меня покорил образ Ундины в спектакле… ее движения, повороты головы, объятья - всё напоминало и колыхание трав, и движения воздуха, и стремнину в быстрой реке. Только в ней я не могла уловить непосредственность. Печорин, проницательный и безразличный человек, увидев в первый раз Ундину, ожил... И снова движения, шаги, пируэты, переходы от одного движения к другому обычны, но меня эта простота поражала. Как и в новелле, Печорин не был влюблен в девушку, и в их дуэтах я это замечала - он пытался ее подчинить себе, потому что им правила не любовь, а влечение, прихоть на время своей «командировки» в приморский городок. А Ундина не только не ускользала от Печорина, но подчиняла его своим желанием. В эти минуты на сцене (на берегу моря) царило нечто прекрасное и «запретное» одновременно.
И не нужно было никаких объяснений. Можно лишь восклицать: «Прекрасно, Юрий Посохов».
Во время второго акта меня не покидало ощущение, что низменность, подлость, беспощадность – оно однолико в этом мире. Слепой мальчик, возлюбленный Ундины – перевозчик запретного товара (Алексей Ганутдинов) - низменные, льстивые, коварные и жестокие люди... всё это было ясно из общего танца-сборища на бегу. Их одежда была современной, кто-то был в старых кедах, кто-то – в растоптанных кроссовках, кто-то в ботинках с «разбухшими носами». Все их танцы, проходы, прыжки, пируэты напоминали молодежно–«воровской» и танцевально-многолюдный конкурс, который прошел по российскому телевиденью. Это, по моим ощущениям, разнилось со стилем этого балета. Но это не вызвало во мне противоречия.
Попытка Ундины утопить Печорина, чтобы он не мог донести на ее возлюбленного-контрабандиста, закончилась для нее неудачей, Ундина и Янко бегут, бросив слепого мальчика.
Порой меня беспокоила несоразмерность сцены и танца. Во время второго акта «Тамани» меня не покидало беспокойство: и Артём Белявский, и Юлия Гребенщикова, и Алексей Ганутдинов, высокие, длинноногие люди, и один шаг - прыжок и пролетают полсцены.
Широкие движения. Длинные прыжки, шаги, полуржавые сходни пирса, да ещё металлические леса по обеим сторонам сцены и торчит в глубине лодка. Тесно, очень тесно, так, что порой меня от страха зажимало... ещё несколько сантиметров, и тот или другой артист налетит на декорации.
И в продолжение всего второго акта меня не покидало чувство и уверенность, что Печорин высокомерный эгоист.
Признаюсь, третьего акта я ждала без радости, ибо сознание не допускало ничего мимолетного, прозрачного после предыдущих, довольно мрачных актов. Но зазвучала увертюра, и из оркестровой ямы полилось нечто волнующее, воздушное и трепетное 19-го века, и меня объял затаенный восторг, будто меня восхитило и перенесло в полу-мятежный, благородный и учтивый век. Занавес разлетелся, и предо мною предстало нечто вроде просторной белой залы. Огромные окна с арочным верхом располагались довольно высоко. В глубине сцены двухстворчатая дверь с «крыльцом» и ступени с правой стороны. По правой стене — вешалки, длинная лавка и «шведская стенка». С левой стороны, тоже под окнами, зеркало и длинный поручень, как в бальном классе. За ним, у стены пианино. И по всей сцене расставлены тренажеры 70-х - 80-х десятилетий прошлого века. Их проверяют служащие в парусиновых мешковатых штанах, в застиранных не то исподних, не то просто современных линялых футболках. Постепенно по одному, по нескольку входят военные в синих элегантных мундирах, подпоясанных позолоченными поясами, брюках с красным и синим и лампасами. Ноги у всех длинные, упругие, движение отточенные, грациозные.
Изрядно портили хореографию костюмы. Балет, как я понимаю, некая история, поведанная с помощью движений, исполняемых в строго определенной последовательности, в которой даже любой едва уловимый жест дополняет или меняет значение всей импровизации. Поэтому сколь красивыми и изящными не были «подлинные платья» разных эпох, в балетном спектакле, как мне кажется, они превращаются в хомуты и в топорные «доспехи», в «прокрустовы одежды», стесняющие «дыхание» танца.
Ещё некоторое недоумение испытала, когда господа военные вместе со служащими развозят тренажеры, облачаются в свои мундиры. В те времена о телесном здоровье столь серьезно не заботились, мне думается, скорее от скуки...
Изменяется свет, по-иному осветилась на сцене верхняя часть залы, и мне показалось, будто появилось над сценой солнце, и предстал Пятигорск 19-го века. Город живет беззаботной, полу-светской жизнью. Среди местных жителей выделяется барышня робкими жестами, скромной учтивостью и девичьей, можно сказать, стремительной поступью. С этой барышней статная дама в закрытом сиренево-сером платье, с которой юная барышня общается. Немного отстав от них, идет в преклонных летах господин, одетый в серо-сиреневый фрак, серые панталоны, желтый жилет, как я догадалась, это была чета Лиговских. Княжна Мэри (Анастасия Сташкевич) изумила меня. Да, в повести ей едва исполнилось двадцать лет, но в ее облике Печорин ощущал взрослую мудрость. Она воспринимала Печорина как самолюбивого, высокомерного человека. В балете Серебренникова Княжна Мэри - восторженное дитя. Почему ее привлек Грушницкий? Думаю, что своею откровенностью он открыл ей неведомую сторону жизни: ведь он сражался… в 19-м веке воевали лицом к лицу… одно неверное движение и погибель – небытие. Грушницкий (Владислав Козлов) сначала не присматривался к Княжне Мэри, обходя ее стороной, но следил за ней. В его танце я замечала заинтересованность и вместе с тем нерешительность. Пару картин Грушницкий хромал, опираясь на тросточку. Но когда он исполнял свои вариации, в каждом движении от него исходила мощь жизни. Он поглядывал на Княжну Мэри, обхаживая ее... он мало танцевал, но в хромающей походке Грушницкого, в повороте корпуса, в повороте головы, в том, как он протягивал Княжне руку, с какой заботой он приобнимал ее всякий раз в танце, мне открылся более заботливый и более мудрый человек. В повести Лермонтова почти ничего не сказано о его отношениях с княжной, лишь то, что Мэри не скучала с ним.
Меня несколько огорчило, что в спектакле княжна восторженная и доверчивая, как дитя, и прямо с первого взгляда влюбляется в Григория Печорина. Первое его появление, как-то сразу привлекло моё внимание. Нет, не красотой и не схожестью с автором. Он вышел, как мне показалось, стремительно – скользящим шагом, и вся его невысокая, ладная фигура упреждала о встрече с Верой Лиговской - родственницей княжны Мэри. Во всём облике Печорина чувствовалось ожидание долгожданной встречи. Танцевал Вячеслав Лопатин плавно, скользяще. Странная вещь: в этом балете «Княжна Мэри» прыжки и кружение – фуэте не «выпячивались» из танца, вариаций.
Среди них ходит невысокий господин в сером сюртуке с вздыбленными, русыми волосами. Он то с одними пообщается, то с другими, то у кого-то потрогает голову, то у кого-то пощупает пульс, то сопроводит кого-то до кулис, и я узнала доктора… В повести он общается со всеми, я назвала бы его скромный старожил Пятигорска. В повести Лермонтова Печорин доверяет лишь ему, и узнает и о княжне Мэри и приезде четы Лиговских, что Вера, которую он когда-то любил, супруга князя. Об этом зритель, который не перечитывал Лермонтова, может догадаться по поведению, по жестам, по тому, как Печорин не может решиться подойти к Вере Лиговской.
Все эти мизансцены происходят в средине полу-танцев, полу-пантомимы, так что во мне возникло ощущение движении времени. Первое появление Веры (Дарья Бочкова) неприметно.
По моему представлению, Вера Лиговская - невысокая, изящная, живая, чуткая. Она уважает и почитает своего мужа, но в душе всегда любила Печорина... В спектакле - высокая барышня, средних лет, в темном платье по моде 19-го века, с собранными в пучок волосами. Она размеренна и степенна. И в то же время в ее стати и поступках чувствовалось некоторое недомогание (Вера лечится от чахотки). Она приласкала Мэри и ушла. Вера знала от доктора Вернера, что Печорин здесь, в Пятигорске, и поэтому могла быть немного оживленней. Мне не верилось в то, что Вера его любит. Мне кажется, что режиссер чуть переусердствовал с княгиней Лиговской, набавив пять-семь лет, так что она выглядела гораздо старше и себя, и Печорина.
И когда он увидел княгиню Лиговскую, его облик изменился. Я опять должна сказать, что многие движения были «не очень балетными», но выражали, передавали настроения и помыслы героев. Несколько жестов, несколько поклонов Печорина Вере, ее - Печорину, и я убеждалась, что они давние не друзья, а близкие люди.
Каким-то образом большое зеркало с поручнем от изменения освещения обращается в грот, где случайно Веру застает Печорин - первая их встреча после долгой разлуки. Они узнают друг друга… я ощущала в их облике душевную радость; они как бы воспарили над землей, и устремились друг к другу. Неожиданно она ускользает от его объятий и попадает в промежуток между поручнем и зеркалом. Они продолжают танцевать вместе, но меж ними находится преграда – длинный поручень. Он не допускает близости, и для меня это обрело смысл - метафору супружеских уз. Ни Вера, ни Печорин не пытаются его как-то преодолеть. Им было и отрадно вместе, и мучительно. В эти минуты, когда Печорин наедине с Верой, я убедилась в том, что Печорин - живая душа, способная любить - это было видно и по тому, с какой заботой и осторожностью он обходился с Верой.
Меня изумляло многообразие движений, жестов, вращений, поворотов, по которым я словно по словам читала балет. Печорину понравилась Княжна Мэри и он вознамерился увести ее у Грушницкого - друга детства. Когда он наблюдал за ними, прохаживаясь в стороне, в его (Вячеслава Лопатина) походке и осанке чувствовалось и дерзновение, и жалость, и презрение к Грушницкому, и интерес к княжне. Каждая мизансцена – передвижение артистов по сцене, и относительно друг друга, и совпадения движений с музыкой - всё было единое целое.
Только мне сложно было принять «беспечную» княжну Мэри Кирилла Серебренникова.
Может быть для простоты сюжета? Скорее всего. И само собою, между Печориным и Грушницким возникает вражда. Грушницкий и Печорин – две совершенно разные натуры, и манеры движения у них разные. Когда они выясняют отношения в доме у Лиговских, видны их разные характеры. И меня изумляло, сколь неисчерпаема фантазия у Юрия Посохова, как изящно в движениях, в вариациях боролись двое умных мужчин. Слова были бы излишними. За один вечер Печорин очаровывает княжну Мэри. В движениях, жестах, в благосклонно склоненной голове я ощущала в Печорине верность Вере… Бесподобно это сыграл Вячеслав Лопатин. По правилам приличия 19-го века, замужней женщине, тем более высокого сословья, было недопустимо проводить время в обществе холостого мужчины. Современным молодым людям сложно понять, что такое быть осужденной светом, людьми не только твоего круга. Поэтому Печорин обхаживал княжну Мэри. И как Грушницкий ее ревновал к Печорину! Во всем его облике ощущалось яростная ненависть к другу детства. И в этих проходах, в этих танцах для меня открылся характер Грушницкого, и пришло одобрение поступка Печорина; он держится с княжной Мэри уважительно и благочинно, как подобает держаться офицеру-дворянину. И какие прекрасные вальсы, под которые они танцевали и дома у Лиговских, и на балу, в ресторации. При первых звуках вальса меня уносило в далёкое, далёкое прошлое. Мне думается, что в этом вальсе Печорина и княжны Мэри немного не хватило раскрепощенности и свободы движений. Как я помню по повести, княжна Мэри влюбилась в Печорина днем, на прогулке. В спектакле это происходит в доме у Лиговских, трогательная, трепетная княжна Мэри очарована Печориным. Благородное снисхождение его чувствовалось в каждом движении.
Он ещё «пререкался» с Грушницким из-за княжны Мэри. Мне было понятно по характеру танца, что Грушницкий не понимает Мэри, что своей грубой заботой он ее просто погубит. И Печорин не любил княжну. Это понятно из их общения. Вера Лиговская понимает, что ее племянница Мэри очарована Печориным, а Грушницкий ей скучен. Он ходит, даже «мечется» вокруг них, опираясь на тросточку, а княжна Мэри увлечена своим Печориным. Это происходит вечером, по моему впечатлению, в отсвете свечей, и зал превратился в гостиную 19-го века, чем я просто залюбовалась.
Неожиданно красиво происходит второе свидание Печорина с Верой. Они встречаются поздним вечером, может быть, в загородном парке… Сцена пустеет, огни гостиной вытесняются сиянием луны. Стены и высокие окна с правильными переплетами окутывает сумрак, и предстал предо мною ночной Пятигорск с каменными домами-особняками, с мощеными мостовыми, и невольно я ощутила теплую южную ночь. Я не заметила, как большое, прямоугольное зеркало оказалось почти посредине сцены. Вера встречается с Печориным. В их дуэте была непоправимая тоска. В движениях Веры ощущалось неизбывное одиночество. Мне открылось суть его – Печорин, высокомерный со всеми женщинами — и вдруг необъятная, вмещающая в себя все его помыслы, желания, стремления, любовь… Движения, жесты были бережными, обращенными к ней, к Вере, и вдруг я поняла, познала Григория Печорина. Он любил Веру, и она была предана Печорину. И в то же время по её целомудренным движением я понимала, что она не способна предать мужа. Этот танец не решусь назвать адажио, ибо в нем не было известных, обязательных движений. Переживания и чувства их были настолько понятны, как бывает не во многих классических адажио, казалось, что они - Печорин и Вера Лиговская - одно целое. И невозможно было усомниться в том, что Вера – его настоящая любовь и привязанность.
И теперь, когда он встретился в офицерском клубе (спортивном зале) с Грушницким (они готовились к грядущему балу), в движениях, в осанке Печорина я уловила снисхождение к товарищу. Грушницкий даже в офицерском мундире выглядел, вежливо напишу, ротозеем. Когда я следила за ними, ко мне вдруг вернулось прежнее ощущение, что Грушницкий сделает из княжны Мэри себе игрушку, если добьется взаимности. Все это артисты рассказывали нам языком танца. Меня изумляло и поражало умение артистов и хореографа передавать движениями мысли людей.
На балу из военных мне запомнились лишь Грушницкий и Печорин, остальное дворянство было не заметно, и почему-то всё собрание было в болотисто-серых тонах, и от этого я не ощущала волнения и торжественности. Среди этого княжна Мэри в белом пышном платье выглядела восторженным существом. Многие офицеры и поручики стараются княжне уделить внимание, Грушницкий же ходил вокруг них кругами. К сожалению, сцена бала мне показалась довольно скучной.
Но на балу в ресторации Печорин уводит у Грушницкого княжну Мэри. Всё это происходит среди гостей, на глазах у родителей княжны и Веры Лиговской. И при всех Грушницкий вызывает Печорина на дуэль, швырнув ему перчатку.
Следующим днем, у Лиговских, Печорин высокомерно отказался взять княжну Мэри в жены. Он исполнил это столь достойно, он не может любить Мэри, ибо и сердце, и душа Печорина принадлежала Вере Лиговской. И его высокомерное расставание, как ни странно, пробудили уважение к нему.
Не смею обойти молчанием сцену оглушительного отчаянья княжны Мэри - влюбленной девушки 19-го века. Как-то естественно Анастасия Сташкевич сыграла, воплотила в танце ошеломленность, когда она остается в пустой гостиной, тускло освещенной свечами, и пытается как бы прийти в себя. В танце, с помощью балетных движений обнаружилось, раскрылось чрезвычайно сложное состояние. И пустая гостиная мне показалась вселенской. Вера нашла ее одну, обняла, приласкала, повела. И в эти мгновения я вдруг узрела иную княжну - бессердечную и равнодушную.
Весьма изящно переложен на музыкальный и хореографический язык момент, когда Вера Лиговская, узнав о дуэли Печорина с Грушницким, пишет Григорию письмо, в котором без утайки признается в любви. Она танцевала в пустом, полу-сумрачном зале одна, и ничего из предметов на сцене не было. Лишь две трети сцены освещены тускловатым светом. Это адажио сопровождала пение - речитатив исполняла Оксана Горчатковская в черном смокинге и брюках. В либретто приведено дословно письмо Веры Лиговской.
«Я пишу к тебе в полной уверенности, что мы никогда более не увидимся. Несколько лет тому назад, расставаясь с тобою, я думала то же самое...
небу было угодно испытать меня вторично...
...я не вынесла этого испытания,
моё слабое сердце покорилось снова знакомому голосу...
...ты не будешь презирать меня за это, не правда ли?
не правда ли?
не правда ли?
...Мы расстаёмся навеки.
...ты можешь быть уверен —
я никогда
не буду любить другого».
Честно должна признаться в том, что не всё в речитативе я разобрала. Невероятно сложно оказалось и внимать оперному пению, и следить за танцем.
Необыкновенно красиво сотворена из света и тени сцена дуэли Грушницкого и Печорина. Оба друга-соперника провели бессонную ночь у себя дома и в предрассветный час со своими секундантами едут в горы. В рассказе Лермонтова они встречаются на той горе, где есть небольшая площадка над обрывом, …соперник становится там, спиной к пропасти, и если при ранении ему удается не упасть, то они меняются местами, пока кто-то из них не сорвется в пропасть. Я не могла представить, каким образом можно перенести героев из тренировочного зала в горы, не прерывая действие? И Печорин, и Грушницкий по разным сторонам сцены, как бы «у себя дома», размышляют о своем. И сцена поделена полутьмой на две половины. Танцуя, они собираются на дуэль… денщики, секунданты… полу-танцы, полу-пантомима. В какой-то момент и Печорин, и Грушницкий по шведским лестницам бросаются к окнам. Распахивают стеклянные створы, и я почти что столбенею. Из левого окна хлынул золотисто-лазоревый рассвет. Он лился по высоким арочным окнам, будто по горным вершинам. В какую-то минуту в золотисто-лазоревой вышине пронеслась стая ласточек. После того, как секунданты проверили пистолеты (19-го века) и вручили их противникам, те взобрались по шведским лестницам на подоконники громадных окон. Вновь повторюсь: мизансцена меня восхитила, так что я как-то перестала следить за действием. Кажется, Грушницкий снял свой офицерский мундир, чтоб не испачкать... Они стояли высоко над сценой, в лучах утреннего солнца… Раздался первый выстрел. Грушницкий срывается в «пропасть». Печорин невозмутимо спустился вниз, пока денщики и секунданты суетились, поднимали тело его убитого соперника, оправил свой офицерский мундир и ушел. Во время этой сцены у меня возникло понимание, почему Печорин убил друга детства; он понимал, что Грушницкий погубит княжну Мэри, если добьется ее руки и сердца, и погибнет и Вера, которая свет его жизни...
В последней картине измученная, истерзанная княжна Мэри ждет Печорина, полу-сумрачный зал, мутный, желтый свет, напоминающий комнату приемного покоя. В ее движениях настороженность и ожидание. Ее там встречают родители и Вера Лиговская под руку с доктором.
В глубине сцены раскрывается дверь, и санитары вывозят на современной каталке, с матрасом, обтянутой голубой клеенкой, убитого Грушницкого. Не по себе как-то стало. Каталку с убитым увозят четыре человека на спортивных колясках. К сожалению, я не поняла этой метафоры режиссера.
Разбитое состояние княжны Мэри тонко передала Анастасия Сташкевич. В ее танце почти не было движений, но мне передавалось ее смирение и осознанность непоправимого. И в эти секунды передо мной возникла именно та взрослая, благовоспитанная княжна Мэри, к которой привязался и Печорин. К концу этой мизансцены, когда княгиня в объятиях передает ее родителям, мной овладело ощущение, что и Мэри заболевает туберкулезом. Но в стати этих двух женщин я подметила что-то величественное.
Последний раз появляется Печорин… Он мечется... вокруг пустота. Он желал бы поступить иначе, но возвратиться назад невозможно. В какой-то момент из центральной двери, что в глубине сцены, появляется он же, наверно лет на семь моложе, каким он был в Тамани (Артём Белявский), без мундира. Они начинают между собой спор. Через некоторое время кошачий походкой выходит молодой Печорин (Дэвид Мота Соарес) в мундире с эполетами. И они, прежние Печорины, как бы «спорят» между собой. И было понятно, что Печорин исповедуется, кается перед Отцом Небесным, перед своей совестью, он желал бы отречься от своей гордыни, от своих дерзких, своенравных поступков, которые его сделали безжалостным и хладнокровным человеком, но исправить, изгнать это он не может. Он как бы смиряется с этим. Он будет жить сам для себя.
Занавес закрылся… И мной овладело чувство грусти; ведь Печорин самовлюбленный, равнодушный человек. Он изжил из себя почти все чувства, чтобы не страдать, чтобы его не терзала совесть. И нынче большинство людей именно так и поступают. зменился мир, сменились эпохи, а Печорин так и остается героем нашего времени.
Гитана – Мария Баталова
7-е апреля 2017-го года
